25 октября, 1612 год - в этот день из осажденного войсками князя Пожарского Кремля выбежал один польский рейтар, рассказавший на допросе, что "голод в крепости дошел уже до такой крайности, что приговоренных полевым судом дезертиров не казнят смертию, а варют заживо в крутом кипятке, то бишь на пропитание гарнизона идут". Таких леденящих кровь рассказов в те дни по Москве ходило немало. И возникает вопрос: не пора бы уже выйти с повинной на милость победителя? Надеяться-то не на что. Оказывается, надежда не просто умирает последней. Как это ни банально звучит, осажденные вполне серьезно надеялись на чудо.
Надо сказать, что нравственное состояние общества дошло в годы Смуты до такого упадка, что чародейство, волшебство, колдовство, всякого рода порчи и наветы были не просто в ходу, а стали что называется элементом государственной политики. О Василии Шуйском известно, что в бытность царем он вместо того, чтобы держать совет с боярами, устраивал сеансы магии. Мало того, успехи Лжедмитриев и I, и II государственные мужи всерьез объясняли тем, что самозванцы прельщают народ чародействами. На самом деле оба самозванца умело и искусно играли на вполне очевидных социальных интересах. Городские низы, крестьяне и холопы были не просто зачарованы, они откликались на обещания Лжедмитрия сжечь кабальные записи, списать долги, отменить наследственное холопство.
Но что делать, когда высшее духовенство в своих проповедях сетует на силу и чары воров и шпыней, всерьез пересказывая случаи ведовства? Народ, как справедливо заметил потом историк Соловьев, должен был походить на испуганного ребенка. Где же спасение, где здравый смысл, если любой чернокнижник с помощью адской силы может повернуть ход событий в стране в свою пользу? Возьмет, да напустит моровое поветрие или другую какую болезнь. Всего один пример: в городе Перми публично жгли огнем и казнили некоего крестьянина Талева по навету, что он напускает на людей икоту.
Но если принять важность этой особенности эпохи, тогда станет объяснимым доверие и преданность, с которыми народ воспринял появление Лжедмитрия II. Об этом загадочном персонаже Смуты известно очень мало. Кто он был, откуда? Достоверного имени так и не названо. Если Гришка Отрепьев, как Лжедмитрий, был фарсом, то повторение - это уже была пародия на фарс. Но недаром польский шляхтич Иван Сапега - инициатор этого, казалось бы, немыслимого проекта - говорил: "Пускай это сведет московитов с ума, но мы предъявим им чудесно спасшегося Дмитрия, а найти его труда не составит". Это к тому, что осенью 1612 года оставались на Руси города - тот же легендарный Иван-город в Прибалтике, державший осаду от шведов, население которого присягнуло и оставалось верным этому самому Лжедмитрию II. Вот и получается, что выбираться из Смуты русскому обществу предстояло не только изгнанием поляков из Кремля.
