Богоспасаемый наш город поначалу Славенском звали. А почему он Изборском сделался, о том мало скажу, но хорошо.
Славенск по первому князю строился. Так давно, что не упомнишь.
Отошел к нам в чудь Славен-князь от самого, значит, новгородского царя Гостомысла. Поставил город над рекою Ходница: стены, рвы — всё честь по чести сделал. Три лета княжил, а по осени умер. Отчего да как, никому не знаемо. Знаемо только, что сын его, Избор, переиначил город на свой лад. Покняжил чуток вслед за батюшкой, да вскорости змий его изъел.
Змии в те времена летучие были и щенились всё больше по деревьям: телом тонкие, на маленьких ножках, а голова круглая, как ковш, и жало с мизинец. С ветвей на человеков бросались. Вот молодой Избор змию и встретился.
А городок по князю так и обозначился — Изборск. А может, и не по нему. Вокруг города лесов пропасть, и поселенья одно к одному: Борок, Заборье, Боровичи да Дубяги. Изборск, поди, оттуда назван.
Тут как хошь, так и думай про имечко!
КАК ИЗБОР БЫЛ ЗМИЕМ ИЗЪЕДЕН.
МОГИЛА ТРУВОРА
Изборск уже большой был: изб почитай сто, когда отпели в Новгороде царя Гостомысла. И были призваны нами владеть внуки его: Рюрик и Трувор.
Сам Рюрик поначалу жил в Изборске. Подлинно, где жил, неведомо. Надо полагать, близко Собора. А как наскучило ему княжить, так передал нас брату своему Трувору.
Трувор со всей русью пришел стоять на поле Славенецком, какое теперь Городищем зовут. Русь два лета крепость сбивала дубовую, чтобы Литву наперед отвадить.
Как забредешь выпившим делом на Городище, нет-нет, в ямину и навернешься! Уйма там ямин от столбов понатыкана, где крепость городилась. Во все годы добывали наши мужичонки из ямин дуб мореный: знатный, крепостной, в хозяйстве нужный.
Сбил Трувор крепость, и Бог еще леса не уровнял, как опочил князь в кургане. Копали его по давности, интересовались. Нащупали кости размера великого. Князь в кургане одиноко лежал: лицом на закат, а в руках — меч золотой. Его так с мечом и хоронили второй раз под Собором. Ближе к заступникам.
Иные по незнанию своему до сих пор верят, что Трувор под крестом успокоился. Есть в Изборске такой: высоты невероятной, а под ногами креста — плита с вавилонскими знаками. Что на плите выбито, того никто разобрать не знает.
Крест тот властью наделен от земли. Если на него верно облокотиться: хорошую силу человеку дает, худую — под землю утягивает. Так одно время люди до креста валом ходили. Прямо на моду пошло! Два брата, и того чище, — под Трувором клад искали.
На клады людей черт беспятный наводит. И вот как-то спросонок явилось это безобразие старшему брату. И нашептало ему: под Трувором-де золотая голова запрятана, побеспокой крест, как стемнеет!
Старший брат взял заступ, да самому боязно. Стал искушать родников на Городище посредь ночи идти. Средний в охотку согласился, а меньшой с перепугу дома остался на иконы креститься.
Потопали два брата в одиночку Трувора копать. Копали и выкопали издохлую черную кошку. Шерсть у ней повылезла, а глазищи горят живыми каплями.
— Куда нам, к лешему, кошка? Давай-ка пошутим шутку над меньшим братом!— решили добытчики.
Прокрались и кошку в окно братово кинули, а она возьми — рассыпься золотыми монетами! Шарахнулись братья монеты хватать, да курам на смех: золото руки палит, душу жжет, а само как желтый снег тает.
А как же иначе? Двойной это грех — могильники ворошить. Под крестом-то, говорят, спит рать великая. Как на нас Литва или Немец попрет, откопается рать, в ключах Славенецких умоется и погонит врага как по воздуху.
На ключи Славенецкие только черт не радуется. И польза, и чудотворство от них сплошное. Вода во всех течениях светлая, святая. Откуда бежит вода — даже председателю не ясно. Может от Утца-озера, что в восьми верстах. Оно у нас колдовское: от разных событий начало берет.
Дай Бог память, обитался в Загорье дедок один. Силой старый, а на охоту любил хаживать. Как-то ходил-водил ружьишком да на утца наткнулся. Утец ранетая, крыло шибко подбитое. Как ее стрелять?! Сжалился дедок, прибрал утца к рукам и выходил.
А будущей весной проезжал мимо дедковой избы воевода со свитой. Ух, огнистый! Завидел старика, давай пытать поесть. А у того в хозяйстве кроме утца никакой живности и нет.
— Тащи сюда птицу да неси водки! — долбит воевода по столу. Дедок то и видит, что дело неминучее, а жалко утца резать. Шлепнулся на колени, слезит воеводу переменить решение. Тот ни в какую!
Как вдруг раззявилось небо, услышав молитву старика за утца, и водная молния прямиком в крышу жахнула. И пропали как канули воевода со свитой да дедок с утцом. Выплеснулось на место избы Утец-озеро, красатущее и протяжное как волчий вой.
А теперь загибай палец на второй случай. Слыхал я звон, что Утец-озеро сатаны выкопали.
Когда еще в деревнях воды не пробовали, пришли в Загорье сатаны и стали быков просить. А взамен, соблазняют, озеро выкопаем. Да только мужичонок в Загорье — заплата на заплате. Откуда у них быки?!
А сатаны голодные, есть им хочется страшно. Отправились в Горохово скотину требовать. Тамошний народ — зажиточный, выменял четырех быков на воду. Поели сатаны и выкопали озеро.
Обзавидовались на воду Умковичи, увидав, какая у соседей рыбалка под боком началась. Стали просить воду до их деревни продлить. Согласились сатаны и вытянули озеро за одного быка.
Так и Загорью без воды никак. Пропадают, сохнут. Хоть быков у них нет, наскребли сатанам на барана. За барана сатаны ручеек к Загорью пустили.
А еще, сказывали, было у сатанов тринадцать бочек золота. Бочки сатаны затаили под воду на самое дно. Только золото в Утце-озере не задержалось. Начисто вымылось в ключи Славенецкие. Иногда находят там бабы золотые копейки.
Ключей Славенецких, слышь-ка, не всегда двенадцать было. Водопадом единым они бежали, грохотали страшно: за городом в двух верстах слышалось.
На водопаде мельница вертелась. Мельнику было обещано: решишь верно молоть — вода будет, а как обмеривать станешь — высохнут ключи. Мельник честно мельницу вел, а вода все-таки пропала. Так то уже из-за Литвы.
Напала Литва на Изборск. Уж как бесконечно мы с нею резались! Так бесконечно, что поле Славенецкое напилось кровью и вода в потоках покраснела.
Не выдержала природа — иссякли ключи. Так сама Матушка на помощь вызвалась. Приснилась во снах одному нашему. Назовите, говорит, ключи Славенецкие во имя Двенадцати апостолов Христовых, вернется к вам вода на веки вечные. Даже когда Судный день подступится и высохнут все земли, в Изборске вода не прекратится.
Только назвали ключи — глядь, водопад на двенадцать потоков рассыпался и каждый свою силу имеет. Один недуги лечит, другой — счастье подбрасывает, третий — в любви помогает. Жалко, что не помнит никто из наших, какой ключ за что ответственен. Вот и пьют люди из всех.
КАК ЛИТВА
ДРУГА ДРУЖКУ ПЕРЕРЕЗАЛА.
СВЯТОЕ ЗАСТУПНИЧЕСТВО
Матушка-Богородица полюбила нас за то, что сама светлая княгиня Ольга, какая Русь крестила, родом из Изборска была. Только имечко княгиня в девичестве иное носила — Прекрасой звалась.
Матушка-Богородица, Заступница наша победительная, не раз Изборск от напастей избавляла.
Однажды становилась Литва на Митинской горе, видишь — налево, теперь там Митина деревня.
Стреляла Литва из пушек по Изборску, пробила она ворота (их поныне Проломными зовут) и людей много погубила. Под валом лежат убиенные воины, и когда крестный ход идет — всегда там останавливается: поминовение бывает.
Когда пробила Литва ворота, стали обносить кругом города икону, Матушку нашу чудотворную, — Литва друга дружку перерезала, а кто и остались — те разбежались в безумии. Через год Литва опять под Изборск пожаловала, так потопла сослепу.
По тому разу мы своим обыкновением крепость с иконой обходили. Так заведено: с молитвы всякое дело начинаем. Литва видит: ворота отворились, крестный ход идет. И хлынула атакой.
И на тебе, Ерема! Туман выпал и затмение какое на Литву нашло. Бежит атака будто на крестный ход, а сама — дальше и дальше от города, за речушку Смолку, в болота поганые. Так сослепу, скрежеща зубами, и потопла.
Матушка у нас в Изборске — икона Корсунская. Из полону она вывезена.
Томился наш изборский в полону в неверных землях, множество горя перетужил. И проявился тому полоненку образ Матушки-Богородицы на доске стола: возьми меня, говорит, и ступай из неверной земли. И никто тебе в дороге ничего не сделает. Доведешься ты с моей помощью счастливо до своего дома — до Изборска.
В Изборске жила вдова богомольная, около Плоской башни. Вдове и принес полоненок ту икону. Стояла та икона у ней ровно тридцать лет под платом, а после явилась во снах, плакала и объявилась, что она чудотворная. Тогда-то весь народ, сколько было, стал ходить к ней, к Матушке.
Сколько раз переносили ее во Псков, только она, Матушка, все-таки сюда объявлялась. Видят — делать нечего, ее и оставили в Изборске.
Матушка нас от засухи и недугов избавляла. И от врагов притекающих. В давности Немец под городом сорок дней бессильно стоял, и не выстоял против слез Заступницы.
И на моем веку Немец захватничал. Изборск долбил так, что каменья из крепости выскакивали. Так тоже избавительный случай вышел.
Прятался десяток ребятишечек от снарядов в Корсунской часовне, молился, чтобы обстрелы стороной пролетели. Как тут вышняя сила возьми и вытолкни всех на улицу!
А из тучи в часовню снаряд грохнул. Кровлю проломил да осколками в икону Богородицы выстрелил. А ребятишечки-то целехоньки! Матушка их собой от фашиста закрыла.
А как Швед на нас накатывал! Под самый Печерский монастырь подступал, а взять не смог. Потому как Николушка Угодник днем вокруг монастыря верхом ездил, а ночью пеший ходил, а с ним — сорок мучеников. Это всё правда: в Писании есть.
ЧУДО НИКОЛЫ,
ИЛИ КАК ИЗБОРЯНЕ
БАШНЮ ВО ПСКОВ ОТПРАВЛЯЛИ
Николушку у нас особо чтут, и есть за что.
Раз осадил враг Изборск, а князя нашего на месте нет, защитить некому. Хотели помощь у Пскова просить, да как? Обложили нас по четырем сторонам.
Пришлось за подмогой цельную башню отсылать. Николушка ее молитвами изборян во Псков по небу переставил. Да не одну, а со звонарем вместе. Звонарь в сполошный колокол всю дорогу гремел, рать в Изборск требовал.
Прислали псковичи войско, отбыли беду. А башня наша так во Пскове и осталась. Ее теперь Гремячьей величают по тому случаю.
А станут тебе сплетничать про княжну какую, что в Гремячьей башне запрятана, — не верь. То псковичи насочиняли от удивления. Будто башню эту лютая мачеха строила, чтобы запрятать в темнице нелюбимую падчерицу. Будто и поныне несчастная красавица там закована в медном гробе и сатаны ее прочно сторожат.
У псковичей язык в киселе, наврут с три короба! Только наша эта башня. Наша, как есть. Ее изборский князь Селога на холме, какой справа, укреплял для удержу. На Киев она смотрела.
Из Киева в Изборск помощь бывало, что прибегала. Ведь печерские пещеры, слышь-ка, с киевскими сходятся. Раньше монахи из Киева частенько к нам перемещались: от Немца пособить, а то за так — за живой водою.
ТЕТУШКИН РОДНИЧОК
И ВСЯКИЕ ДРУГИЕ
ЦЕЛЕБНЫЕ ИСТОЧНИКИ
Родничков живых по Изборску — море. Самым почитаемым слывет Богородицкий. Его еще Тетушкиным в народе окрестили. Слыхал, небось?
На моей памяти родничок этот прямо из церквы выбегал, да за грехи наши убег к дому тетки Федосьи. От глаз он больно хорошо избавляет.
Девчушка одна, слепая от рождения, на том месте прозрела. Как глазенки сполоснула, так даровал ей Спаситель через воду зрячесть. А родничок прославился. И тянутся к нему, и тянутся: сами крепнут да младенцев своих кунают, чтобы тверже росли.
Еще от глаз славен другой — Кипун-родник. Год от году батюшка из Малов освящать его приходит.
И в Малах свой родничок обитает. От настоятеля монастырька, отца Онуфрия, историю ведет.
Онуфрия змий по весне в пятку тяпнул. Не такой, конечно, какой Избора-князя ел, а обыкновенный, гадкий. Онуфрий дырявленую ногу в родничок опустил ранку омыть и исцелился во Славу Божию!
Отец наш Онуфрий знатный монастырек в Малах имел. Там, где до Христа идол Теплый высился, еще волхвами уложенный. Насельников во множестве в монастырьке ютилось, слава о нем далеко слышалась. Пока враг Малы из пушек с полем не сравнял. Так монастырек мужичонка пришлый, тамбовский, заново отстроил.
КАК ПЧЕЛЫ
МУЖИЧОНКУ В МАЛЫ ПРИВЕЛИ.
ПРО СТАРЦА ШУСТРОГО
Мужичонка про Малы наши слыхом не слыхивал. Жил себе богобоязненно в Тамбове да от пчел кормился. Пасека у него богатая стояла.
Как-то по лету заговорила с ним матка по-человечьи, чтоб сподвигался мужичонка в Малы монастырек возобновлять. Тот в дорогу засобирался. А куда идти-то — не знает. Так его пасека через всю Русь вела, путь торила. Мужичонка за роем шагал: куда пчелы, туда и он дорогу правит. Добрался до места к ночи. Смотрит, а от монастырька — скелет да развалины. На какие доходы храм и стены поднимать?
Уснул мужичонка, и явился ему во сне Спаситель: «Как встанешь утром, копай без устали под грудой каменьев в указанном месте». На заре мужичонка стал усердно копать и отыскал золото и церковную утварь, припрятанные погибшей братией.
Через семь лет трудов исполнил мужичонка волю Спасителя — восстановил монастырек в Малах.
Уж на что потливое дело — монастырек поднимать, а осилил мужичонка с Божьей помощью. Так и ты в делах-заботах поминай батюшку Серапиона Изборского. Какой светильник всей Земли нашей!
Однако батюшка батюшке рознь. Вот в Васцах (видишь деревеньку против крепости?) часовенка имеется незатейная. Всего и удивления в ней, что крест внутри сокрыт каменный. Так нет, поди ты! Мерещится людям за часовенкой старец шустрый. Ростом чуточный и быстрый как двухлетка.
Как наперед примерещится — лови его голыми руками! Прытком возьмешь — и старец любое твое желание выполнит. За свободу-то!
Одна невзгода, в Изборске он — редкий гость, раз на веку возникает и дразнится. По летошному году парнишечку лет пятнадцати задразнил так, что тот через сугробины прочь от старца кинулся. Вот оно как бывает: люди сами от своего счастья бегают.
Пусть мало сказал, но хорошо. Всё как на салазках в уши тебе затянул! А про псов горящих или как свадьбу в волков превращали, так то — вовсе пустое! Это пришлые по беспамятству своему брешут, чего не было ни вчера, ни завтра!
Раньше люди всё по правде помнили, что откуда и сколько жить осталось. До случая малого.
Однажды глупый Матвей, мужичонка изборский, изгородь из соломы за три дня до смерти своей ставить начал. Час свой знает, а в Собор не идет. Суету наводит. Крепко удивился на Матвея Спаситель и дал нам — что мы не помним, когда помрём.
